Трифонова Анфиса Тихоновна

Дата рождения: 1925-03-23
Место рождения: Чувашская Республика Канашский район деревня Анаткасы

История трудового подвига:

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ТРИФОНОВОЙ АНФИСЫ ТИХОНОВНЫ

Родилась я 23 марта 1925 года в этой деревне и всю жизнь здесь прожила. В семье была седьмым ребенком и первой, кто выжил. Может, потому, что назвали меня при рождении «Кайăк» – птица. А может, потому, что родители взяли приемного сына. Они узнали, что в соседней деревне при родах умерла женщина. А по поверью, у чувашей, если не выживали в семье дети, брали приемных. Только о том, что он неродной, я узнала, когда Сережа получал паспорт.
Отец наш был плотником. Жили мы небогато, но хозяйство было крепкое. Как только стали организовываться колхозы, сразу вступили. Земельные наделы давали по количеству мужчин в семье, а у нас их было всего лишь двое: отец да брат Серёжа. Вот и стали самовольно обрабатывать небольшой участок у оврага. Это не понравилось односельчанке, и нас объявили «кулаками». В 1932 году отца арестовали.
До сих пор помню этот день. Мама только в печь отправилахлеб, в чугунке варился суп. И тут к дому подъехали лошади, запряженные в длинные повозки, вошли люди в военной форме. Нам зачитали решение суда. Мама очень просила, что бы подождали, когда испечется хлеб. Даже слушать не стали. Его вытащили из печи, сложили в деревянное корыто и вынесли за ворота, а затем поднялись на крышу. Коня со двора увели, дом и хозяйственные постройки разобрали по бревнышкам, все имущество вплоть до топора распродали за гроши. Осталась только баня у оврага.

Через два года папуосвободили из тюрьмы, и наша семья уехала в Сибирь к дальним родственникам. Жизнь стала налаживаться, так как работы в нашей семье не боялись. Но в деревне оставались бабушка и дедушка. В письмах они просили, что бы мы вернулись в родную деревню. Стали ходить слухи о предстоящей войне, и родители приняли решение о возвращении.

Оставшуюся баню у местных властей выкупили и перенесли на место, где прежде стоял дом. Сделали пристрой из ивовых стволов. А в семье к тому времени у нас прибавилось еще три девчонки. Толком обосноваться не успели, и тут страшное известие… Война. От этого слова веяло страхом и холодели руки. Еще страшнее становилось, когда стали приходить вести о зверствах фашистов. Пугала неизвестность. Что будет дальше? Только и говорили о войне.

В первые месяцы войны, можно сказать, мы жили обычной жизнью. Летом убирали зерновые, осенью– овощи. Но с каждым днем на душе становилось тревожнее: немцы приближаются к Москве. Как только завершили сбор овощей, нас, сельских жителей в один день собрали у правления и объявили, что всё работоспособное население отправляютрыть окопы.Народ заволновался, женщины заплакали. Это было в конце октября 1941 года.

Наутро мы с отцом отправились к клубу. Здесь собралась вся деревня. На телегах были сложены инструменты, продукты. Когда лошади тронулись, женщины, провожавшие нас, запричитали. Повсюду слышался плачь. Шли мы пешком до самого села Янтиково, это километров 50. Когда прибыли в село, нас определили на квартиру к местным жителям.Это был небольшой деревянный дом, из мебели стол да скамьи. У хозяев двое детей, да ещё нас подселили семерых: меня, отца, односельчанку Александру и четверых мужчин. Мужчины были немолодые, семейные.

Спали кто на скамьях, кто на полу. Вставали засветло, завтракали тем, что оставалось от ужина. Так как мы жили недалеко от места работы, обедать приходили на квартиру. Готовили сами, по очереди. Из колхоза привозили картофель, капусту, муку или готовый хлеб. Про то, что было мясо или нет – сказать не могу, не помню.

На месте работы нам выдавали инструмент, определяли норму. В конце дня проверяли: как справились с планом. Всё учитывали ответственные бригадиры. Рыли траншеи с человеческий рост и в высоту, и в ширину.Землю грузили на телеги и увозили. Лошадьми управляли в основном мужчины.
Наступали холода. Всех предупредили, что необходимо взять зимние вещи. У кого был тулуп, у кого валенки. А мы жили очень бедно, даже сменного белья у меня не было. На ногах шерстяные носки, обмотанные самотканым сукном да лапти. Под платьем холщовые штаны до колен. На плечах короткая безрукавка из овчины. Потом мне передали сăхман–бабушкино пальто из домотканого сукна.
С каждым днем мороз крепчал. Земля промерзала глубоко, даже топор не брал. Кувалдой забивали лом, чтобы отколоть кусок земли. Чтобы как-то согреться жгли костры из того, что попадется под руку: ветки, пеньки. Встанешь к костру лицом – жарко, а спине – холодно. В лютые морозы, а доходило до сорока градусов, старались друг за другом следить. Стоишь, бывало, бьешь ломом по земле. Вдруг кто-то подбежит с криком:

– Щеки белые! Растирай быстрее! Руки чувствуешь? Ноги чувствуешь?
За порядком следили милиционеры. Домой ни разу не отпустили, работали без выходных. Кругом были свои – деревенские. Поддерживали друг друга как могли. Было очень тяжело, но бежать мыслей не было. Думали: лишь бы закончилась война. Так и проработали до самого конца. Когда объявили о завершении работ, чуть ли не бегом, отправились домой.

Как только вернулись в деревню, стали одна за другой приходить повестки с военкомата. Отца нашего не призвали, так как он был ранен в ногу в Первую мировую войну. Остались самые старые да малые. Работать стало некому. Меня и Викторову Клавдию отправили учиться. По возвращению, через два месяца,сразу поставили бригадиром четвёртой бригады колхоза «Парижская коммуна».

Хороших коней забрали на фронт, остались самые захудалые лошадёнки. Всю работу приходилось делать вручную. На поле выходили работать и старики, и дети. Кто постарше – на шею вешал лукошко (кунтăк) с семенами и сеял. Кто помладше – группой тащили борону. Весь урожай убирали вручнуюи после обмолота отправляли на элеватор в город Канаш, оставляя только семена для посева. Да ещё перевыполнившим норму, или у кого было в семье больше работников, выдавали дополнительно несколько килограммов зерна. Как бы ни было голодно, никто даже горсточку в карман не смел положить. С этим в те времена было очень строго. С Канаша приезжали и проверяли: как мы работаем. Если где рассыплется на земле зерно, собирали всё до последнего.

Тем, кто выходил на работу выделяли по 1-2 килограмма муки. На свою бригаду готовили сами. Сначала готовили дома у каждого работника нашей бригады, по очереди. Летом, как установилась хорошая погода, – на поле. Поставили навес, сколотили столы, скамейки. Обычно готовили похлебку: собирали лебеду, крапиву и заваривали с мукой. Помню стали готовить похлебку с клецками. Тесто готовили, смешивая пшеничную и ржаную муку. Здесь же на столах формировали клецки, да в кипяток. Люди стали возмущаться: у кого большие, у кого маленькие. Тогда я пошла к кузнецу и попросила его сделать формы для обрезки теста. Клецки уже получались одинаковые и все успокоились.
Летом еще как-то можно было прожить. А вот к весне становилось невыносимо. Стали люди умирать от голода. Помню весной выходили на поля. После схода снега на поверхности землиможно было найти оставшийся после осенней уборки картофель. Эти замерзшие картофелины оттаивали, жидкость стекала, а кожура сама снималась. Оставалось что-то похожее на тряпочку. Этот крахмал мы раскладывали на лист железа и ставили сушить на огонь. Усаживались вокруг и ждали: когда можно будет есть. В те года даже представить не могла, что когда-нибудь вдоволь поем хлеба.

С каждым днем жить становилось труднее.

Тогда в домах радио ни у кого не было. У правления собирали редко, только по очень важным событиям. Новости передавали из уст в уста. А в нашей деревне был невысокий старичок – дед Филипп, ходил он с маленькой палочкой. С раннего утра можно было увидеть, как семенит он по улице. Значит, спешит с поручением от правления, либо с новостью какой. Подходит к дому и в окошко стучит этой палочкой. А вот почтальонку не очень жаловали. Когда она шла по улице, с тревогой всматривались: как она к дому подходит.По походке можно было определить, если несла похоронку. Она еще в дом не вошла, а уже все в избе начинали голосить. Похоронки шли за похоронками. Радости не было никакой.

Иногда в деревню привозили кино. Окна в клубе закрывали одеялами. Тех, кто приносил одеяла, пропускали бесплатно.На входе стоял контролёр, следил строго. Если кто прошмыгнет, выводил за ухо. Придем, постоим у клуба с девчатами – денег нет. Развернемся и уйдем.

Из всех праздников помню Пасху. Её даже в войну праздновали. Мама шила к этому времени из холста кому– платье, кому– рубашку. Чтобы раньше времени не одели, оставляла необработанными ворот или подол.Постоянно спрашивали маму, готово ли платье. А она отвечала: «Чуть-чуть осталось». Хоть куры в хозяйстве и были, но яйца практически не ели. В праздничный день с утра каждый получал одно яйцо. Помню, я своё положила в карман и ходила так, словно там было сокровище.
Радоваться было нечему. Уставали на работе, домой идешь – еле ноги передвигаешь. А дело молодое. Вечерами собирались на улицах. По всей деревне слышны были песни. Каждая улица затягивала свою: кто кого перепоёт. А утром снова на работу.

Всё же дожили до Победы. Какая радость была! Когда узнали, что объявили об окончании войны все побежали к сельсовету. Со всеми хотелось поделиться этой радостной вестью. Многие плакали. Кто от счастья. А кто от горя. Ведь не все дожили до этого заветного дня.

За свои труды во время войны ни рубля на руки я не получала. А хотелось: и одеться, и обуться. После сорок пятого года я два года работала продавцом, затем на лесозаготовках. В 1950 году обучилась швейному делу, трудилась и закройщицей, и заведующей цехом. Когда швейное производство закрыли, устроилась санитаркой на станции переливания крови. Со временем и сама стала донором: 17 раз сдавала кровь.
За свои 95 лет многое повидала. Никогда без дела не сидела – более 40 лет трудового стажа. И государство не забывает про меня: в День Победы присылают поздравления. А за тяжелый труд в годы войны наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»