Сурский мост. (рассказ)

Сурский мост.

(рассказ)

Автор Алексей Кряжинов

 

По-над Засурьем сгустились тяжелые тучи, уже на сносях, готовые вот-вот разродиться грозами и ливнем. По водной глади реки загуляли волны. Они – сначала вкрадчиво и робко, потом – все настойчивее и агрессивнее – стали накатывать на приступок опоры моста, на котором работали двое мужчин. Тот, кто был пониже ростом и покоренастее, замазывал раствором стены опоры, на которых оставил отметины недавний ледоход, а другой, худощавый, с  ввалившимися щеками помогал ему.

– Что-то нонче рано начало громыхать, – встревожено поднял голову худощавый. – Петь, надо бы успеть до дождя. А то промокнем.

– Ничего! – попытался подбодрить товарища Петр. – Весенний дождь – не осенний, только на пользу.

– Тебе-то – может быть: ты молод, а мне – нет, – недовольно пробурчал худощавый. – К тому же у меня чахотка, еще в Печорлаге подхватил. Не дай Бог, простужусь и тогда мне, точно,  кранты.

– Да и у меня  тоже проблемы – ревматизм. Еще в сороковом на лесоповале заработал. Мы же с тобой там встретились. Помнишь, когда я спросил, как тебя звать, ты ответил: «Моя фамилия Нечаев, а как звать забыл». Только потом я узнал твое имя.

– Эй, там, внизу! – послышался окрик сверху. – А ну, прекратить разговорчики!

– Это кто? Часовой? – спросил Петр.

– Да, вертухай орет, – зло буркнул Нечаев. – Нагнали их сюда, в теплое местечко. Вот бы  их скопом на фронт, под пули, а то зажрались тут.  Сволочи!

Петр наклонился над ведром, которое придерживал Нечаев, мастерком соскоблил с внутренних сторон раствор и шлепком вбил в выбоину на опоре.

– Кузьма, я замечаю, ты в последнее время что-то стал шибко агрессивным, – беззлобно сказал Петр. – Ты же таким не был. Это же противоречит твоим принципам.

– Довели, Петь, довели…Жратва – хреновая, телогрейка и лапти – все износилось. Сегодня, вон, опять пять телег приволокли.

Петр, разговаривая между делом, продолжал проворно работать мастерком.

– Чтобы трупы вывезти?

– Ну, да. Братва поголовно дохнет. Интересно, что сказал бы мой поп, глядя на все это?

– Что за поп? Ты мне о нем не рассказывал.

– Был у нас такой в Печорлаге, малохольный какой-то. Всем делал добро, а над ним издевались – все, кому не лень. Однажды пахану грыжу вылечил, а тот его – даже неделя не прошла – заставил  вымыть весь пол в бараке, пока мы спали. Вдругоряд у кума дочка заболела, уже умирала, а поп и ее вылечил. Как он это делал, мы не знали, но, точно, поп творил чудеса. Он мне часто говорил: «Людям надо всегда делать добро. Даже врагам. Если они к тебе лезут кулаком, ты в ответ одари их улыбкой. Для них – злобных – нет хуже наказания, чем ответить  добром. Злость застилает глаза и человек перестает видеть вокруг себя хорошее, то, что дано Богом, а доброта очищает душу».

– И что с ним стало? Его досрочно освободили?

– Как бы не так! Сослали еще подальше.

– За что?

– А хрен знает! – тоскливо оглядел вокруг Нечаев. – Видно, нашли причину.

– Вот и делай после этого добро людям, – равнодушно отозвался Петр.

– Как-то один раз меня с ним отправили к куму чистить сортир. Я говорю ему…

– Куму?

– Какому куму? Попу своему! – не на шутку рассердился Нечаев.

– И что же ты сказал?

– Говорю ему: «Заложил бы гранату в сортир, чтобы бабахнуло так, что от кума ничего бы не осталось». Поп посмотрел на меня, так жалостливо, и говорит: «Ты этого, если бы даже у тебя граната в руках была, не сделал бы».

– Почему?

– Вот и я задал ему такой вопрос. И поп мне ответил в таком духе, что человек совершает свои поступки не по…– Нечаев нахмурил белесые брови, мучительно подыскивая слова, – не по…ну, как тебе сказать?

– А ты скажи так, как понял.

– Ага, – обрадовался Нечаев. – В общем, человек совершает поступки не так, как приказывает сам себе. Он не говорит: «Дай-ка, я сделаю этому человеку плохо. Или, наоборот: «Дай-ка, я ему сделаю хорошо».

Петр недоверчиво усмехнулся.

– И кто же тогда им руководит? Всевышний?

– Нет. Понимаешь, человек поступает или так, или эдак потому, что в нем это заложено. Если он по природе добрый, значит, всегда поступает хорошо, без принуждения себя, а если…

– Таланов! Кончайте трепаться! – крикнули сверху. – Мы спускаем раствор! Осторожно! Хватит одного ведра?

– Хватит! – крикнул Петр. – Мы уже заканчиваем!

 

Таланов и Нечаев были лишь одними из тысячи заключенных, которых пригнали, привезли – уж как получится – в сорок втором году на строительство моста через Суру возле Ядрина. К лету стройка уже напоминала один большой муравейник, разрезанный рекой и опутанный колючей проволокой. Она разделяла два мира: свободный и лагерный, которые в силу обстоятельств вынуждены были соприкасаться, высекая искры из душ как у заключенных, так и у гражданских.

Однажды в августе, когда космы предосенних туманов мягко легли на речные протоки, вкрадчиво расползлись по оврагам и лугам, Петр неожиданно, сквозь пулеметную дробь молотков и неистовое визжание пил  услышал мужской голос, такой далекий, но в то же время такой близкий; такой, почти до боли знакомый и пугающе незнакомый, словно из другой жизни.

– Эй, слушивый! – крикнул мужчина часовому. – Я тут привез тоски! Толоши начальству.

Часовой, белобрысый, тощий паренек, поправил винтовку на плече и приподнялся на цыпочках, чтобы в людской массе найти бригадира.  Но бугор сам увидел мужика.

– Таланов! – приказным тоном подозвал он к себе Петра. – Возьми еще одного шкета и иди разгружать телегу.

– Есть! – обрадовался Петр.

Часовой, закинув за спину винтовку, поднял шлагбаум и телега, впряженная в тягловую пару и груженная досками, заехала на стройплощадку.

Таланов, чтобы не выдать себя, как бы не спеша, подошел к мужику.

– Х.л.п мочок! (Дядя Филипп!)

Мужик испуганно оглянулся и, заметив заключенного, прищурил глаза.

– Эс вара кам полан-ке; (А ты кто;)

– Ку эп! Пет.р! Таланов Х.вет.р ёвёл.. (Это – я, сын Федора Таланова).

Филипп сделал шаг навстречу и остановился как вкопанный.

– Чён та: Пет.р-=ке! Совсем олшёнса кайнё? Орамра корас полсан: палламасёр иртсе кайма та полать? (И вправду, Петр! Совсем изменился. Если бы встретились на улице, можно не узнать и пройти мимо).

Петр поднял встревоженные глаза на часового, который искоса посматривал на них.

Петр схватил за конец самой верхней доски и потянул на себя, продолжая разговаривать с Филиппом, который жил в деревне на параллельной улице.

– Х.л.п мочок: ялта м.нле порнё=; Ман апи м.нле; Шёллём; Вёл: навернё: вёр=ёра; +ак иртн. пил.к =олта: в.т: п.р пи=мо та илмен? Пире: в.ть: порне те «без права переписки» пач.=? (Дядя Филипп, как живут в деревне? Моя мама как? Брат? Он, наверное, на фронте? За прошедшие пять лет я, ведь, ни одного письма не получал. Нам, ведь, всем дали «Без права переписки»).

– Прекратить разговорчики! – сорвался на фальцет часовой.

– Вот: тыт! (Вот, бери!) – Филипп, пугливо озираясь по сторонам,  быстро сунул в карман тюремного робо Петра какой-то сверток.  – Ыран эп конта татах полап? (Завтра я опять здесь буду).

Как только разгрузили телегу и Филипп, покрикивая на лошадей, выехал с закрытой территории, Петр как бы по нужде поспешил в дощатый сортир. Там он осторожно развернул сверток и на куске ситцевого платка увидел небольшой шмат сала. Петр тут же захотел проглотить его, аж в животе свело, но в самый последний миг передумал и обратно завернул сало в сверток.

Бугор Петра встретил вопрошающим и пытливым взглядом.

– Вот, – протянул ему сверток Петр. – Бери! Это – гостинец. Односельчанина встретил…случайно.

Бугор, молча, как бы само собой разумеющееся, взял сверток и спрятал его в карман. Он ничего не сказал, даже головой не кивнул, но с того дня Петра всегда отправлял на разгрузку досок, которые мужики – почти все старики –  и женщины из окрестных сел и деревень на лошадях привозили на стройку из поселковой пилорамы.

Встречи с Филиппом Петр ждал с нетерпением. Хотя каждый раз удавалось поговорить лишь урывками, но и этого хватило, чтобы Петр уже мысленно переместился туда, в деревню, где родился и вырос, и где осталось его детство.

Однажды он не выдержал и спросил Филиппа:

– Сорокина Лю=я тата м.нле порнать-ке; (Как там проживает Сорокина Люся?)

Филипп покачал головой.

– Ытлах п.лмес =ав? Сёр тёрёх окопсам туса п.терсен: ёна тата Кара=ём Сойкине: Чашка К.терине ­_ в.сем ви==.ш.те окопсам чавнё _ торф кёларнё =.ре Ивановски оплё=а янё? (Точно не знаю. После завершения строительства окопов на Суре ее, а также Зою – дочь Герасима, Катерину Чашкину – все они рыли окопы – отправили на торфоразработки в Ивановскую область).

– Качча тохамн-и? (Замуж не вышла?)

– Лю=ё-и; +ок: тохамн? Правтё: ялта п.р вёхётра кала=у тохх.р? (Люся? Нет: не вышла? Правда: в одно время слушок прошел?)

– М.н =инчен; (О чем;)

– Врот.: Апрамов Юрки она качча илесш.н полнё: таш. окопсам чавнё =.ртен освопотить тумалли токументсам райкомран илн.: тер.=? (Вроде Юрка Абрамов сделал ей предложение: даже в райкоме оформил документы: чтобы ее освободили от   рытья окопов)?

Петр бросил быстрый взгляд на часового.

– А Лю=ё м.нле; Сокла=и панё-и; (А Люся: что; Согласилась;)

Филипп удивленно посмотрел на Петра.

– Лю=ё-и; +ок! Вёл онпак х.р мар! Стройкё п.тичченех халёхпа п.рле .=лер? Таш. почетнёй крамётёпа яла таврёнч.? (Люся; Нет! Она не такая! Со всеми вместе: пока стройка не завершилась: работала? Даже с почетной грамотой вернулась в деревню)?

– Апрамова: вара: вёр=а илсе кайман-и; (Абрамова разве не забрали на войну;)?

– Кайман! Инвалитнё= она панё? Амёш.: в.ть: тохтёрта .=леть? (Нет! Инвалидность дали ему? Мать: ведь: доктором работает?)

В ту ночь Петр долго ворочался на жестком топчане, над которым навис дощатый потолок барака, специально построенного для заключенных.

В дальнем углу барака дежурный возился с буржуйкой, отгороженной от спальной зоны решеткой, сваренной из кусков арматуры. Хотя холода прошли, но буржуйку все равно топили, потому что надо было высушить мокрые лапти и лагерную одежду заключенных.

Не спалось…

Новость, которую Петр услышал от односельчанина, его и встревожила, и обрадовала.

В Люсю Петр сразу же влюбился, когда после окончания землемерного училища приехал на лето в деревню, домой. Он тогда решил заглянуть в избу-читальню, чтобы полистать газеты. Каково же было его удивление, когда в доме, где раньше жил раскулаченный и превращенном в избу-читальную, он увидел Люсю, которая была его моложе на три года.

Петр не выдержал и подошел поближе:

– М.н чол порёнса та: п.ррем.ш хот корап: =у варринче к.неке волакан х.ре (Сколько лет живу: но впервые вижу девушку: читающую книгу в разгар лета)?

Люся смущенно улыбнулась.

– Канаша, петучилища в.ренме к.решш.н. Кёштах хат.рленмелле? (В Канаш: в педучилище хочу поступить. Надо немного подготовиться)? Эс. вара в.ренсе п.терт.н-и; (А ты уже закончил учиться?).

– П.терт.м? Чотайра райкомземра скоро .=леме тытёнап? (Закончил. Скоро начну работать в райкомземе).

Люся с нескрываемым любопытством оглядела Петра.

– Охо! Эс халь пысёк начальник! (Охо! Ты теперь большой начальник!)

Петр не понял: Люся это сказала то ли с восхищением, то ли с усмешкой, а потому немного смутился.

– М.н начальник. полтёр! Порп.рех .=лес полать салатка каяиччен? К.рконне илсе кая=? (Какой там начальник? Все равно перед призывом в армию придется поработать. Осенью заберут).

Петру показалось, что Люся расстроилась, хотя постаралась не подавать вида.

– Уже; +ак к.крконнере-и; (Уже? Этой осенью?)

– Аха.

Петр потом долго удивлялся, как у него тогда хватило смелости спросить:

– Эп салтакран таврёниччен к.тетни мана; (Будешь ждать меня, пока не вернусь из армии)?

Люся вся вспыхнула. Почему-то спешно раскрыла книгу, потом положила ее на стол. Краешкем глаза бросила взгляд на библиотекаря – инвалида Филиппа, который в углу перебирал старые книги, и быстро прошептала:

– Аха: к.теп: пит. к.теп? (Аха, буду ждать, очень буду ждать).

Они успели только раз поцеловаться, накануне отъезда Люси в Канаш, как Таланова арестовали. Суд был скорый. «Тройка» уже через неделю после ареста вынесла приговор – за участие в создании в районе троцкистского кружка Петру дали пять лет. Вместе с ним судили еще 17 человек из района. Из них Петр знал только учителя Ярайкина, который работал в деревенской школе и жил неподалеку от Талановых.

 

– Таланов! – Послышался голос бригадира. – Что вы так долго вошкаетесь? Пора заканчивать!

– Щас! Немного осталось!

В ответ бригадир что-то сказал, но Петр не расслышал – вдруг наверху, на мосту раздались громкие голоса.

– Смотрите, смотрите! Во, дает!

Таланов, ничего еще не понимая, посмотрел в сторону спиртзавода, построенного еще в царские времена на правом берегу Суры. В метрах ста от моста, чуть выше по течению, Петр заметил человека, гребущего на лодке. Он греб не умело, но отчаянно и  быстро, чтобы успеть до грозы переправиться на левый берег.

– Эй, ты, на лодке! – продолжали кричать заключенные с моста. – Греби в разрез! Не подставляй бока лодки! Перевернешься! Вот, дурило!

Но…было поздно. Налетел очередной порыв ветра, и лодка перевернулась. Человек скрылся под водой, но уже через секунду на поверхности показалась его голова. Несчастного течением несло прямо на опору, на приступке которого стояли Таланов и Нечаев.

– Эй! – надрывая горло, крикнул Петр.– Плыви сюда! Сюда!

– Кузьма, – продолжая внимательно следить за полуутопленником, чья голова все чаще стала скрываться под водой, сказал Петр, – подстрахуй, держи руку.

– А мне за что держаться? Брось это дело, Петь! Пусть тонет. Погибнем из-за него! Погибнем! – взмолился Нечаев.

Человек сделал отчаянный рывок в их сторону, даже схватился за приступок, но не удержался и его снова понесло течением.

Все произошло в одно мгновение. Петр прыгнул в воду. В первую секунду он даже не понял, почему его так сильно обожгло – аж дыхание перехватило. Но думать было некогда.

Петр сильными взмахами рук быстро настиг человека и схватил его волосы. Старясь перекричать шум ветра, скомандовал:

– Не хватай меня! Перевернись на спину!

Человек, похоже, уже перестал соображать. Он, захлебываясь и жадно хватая воздух, сразу же намертво вцепился в своего спасителя.

Петр краешком глаза заметил, как громадина моста стала быстро уходить назад. «Погибнешь!» – взорвалось в голове.

Петр с силой перевернул мужчину на спину и прижал его к себе.

– Ты не утонешь, не утонешь, – старался  успокоить незнакомца. – Самое главное, не паникуй. Работай руками и ногами. Я буду тебя придерживать.

Петр знал, что неподалеку находится островок, заросший ивами. Весной, когда начался ледоход, он скрылся под водой, но ивы дружно держались, раскачиваясь кронами на ветру.

К счастью, их понесло прямо к деревьям. Петр, крепко придерживая незнакомца, одной рукой ухватился  за ветку – довольно крепкую, способную не ломаться.

До мужчины, кажется, наконец, дошло, что появился шанс спастись. Он тоже схватился за ветку.

–  Держись, – старался приободрить его Петр. – Не выпускай из рук!

Человек, ничего не говоря, повернул голову в сторону своего спасителя. И тут Петр его узнал.

– Юрка? Абрамов?

Абрамов в ответ молча кивнул головой. Горячей волной вонзились в мозг слова Филиппа, сказанные в последнюю встречу: «Эс п.летни: кам сан =инчен НКВДёна саявить тунё; Юрка Апрамов! Мана к.р\ каларь: вёр=а тохса кайиччен»? (Ты знаешь, кто на тебя заявил в НКВД? Юрка Абрамов! Мне зять сказал перед отправкой на фронт).

Абрамов тоже его узнал, но не подал вида.

Петр понимал, что им в холодной воде, да еще в намокшей одежде долго не продержаться. До берега, на котором стоял дом бакенщика, было недалеко. Летом до него доплыть можно было без особого труда, но теперь, да еще с такой обузой?..

Между тем силы быстро таяли. Абрамов уже несколько раз выпускал из рук ветку ивы, но всякий раз Петр успевал схватить его. И вот, когда, казалось, пришло время попрощаться с жизнью, Петр увидел лодку, на которой к ним спешил бакенщик.

Они с трудом затащили Абрамова, у которого уже иссякли силы, в лодку: бакенщик – крепкий старик с окладистой бородой, стоя в лодке, тянул его за руки, а Петр, все еще находясь в воде, подталкивал снизу обмякшее тело.

…В доме бакенщика было предательски тепло.

– Давайте, скидывайте одёжку, – сказал бакенщик. – Надо ее выжать и повесить над печкой, чтобы высохла.

Пока спасенные раздевались, старик вышел в сени и принес бутылку с мутной жидкостью.

– Вот, самогоночка. Как будто знал, что пригодится – держал про запас. Мало ли что… Сейчас я ее нагрею и натру вас. Но сначала хлобысните по стаканчику… для сугрева нутро.

Как только Петр выпил, сразу же провалился куда-то – еле хватило сил дойти до скамейки, на которой лежало старое одеяло. Очнулся он от того, что кто-то его тряс за плечи.

– Заключенный Таланов! Просыпайтесь! Вставайте!

Петр с трудом, все еще не понимая, что происходит, открыл глаза. При свете керосиновой лампы он увидел трех военных: один из них стоял возле него, другой – рядом с дверью, а третий, с командирской сумкой, сидел за столом.

– Где Абрамов? – прохрипел Петр, потирая глаза.

– Какой Абрамов? – спросил сидящий за столом.

– Тот, которого я спас.

– Он час назад ушел.

Петр поднялся, прикрывая нижнюю часть тела одеялом.

– Заключенный Таланов, – поднял голову военный, сидящий за столом, – вы обвиняетесь в попытке к бегству.

– Я? – Петр удивленно ткнул пальцем себе в грудь. – Мне же до освобождения осталось менее года. Какой смысл бежать? Я же человека спасал. Все видели. Спросите Абрамова. Он все расскажет.

– Спросили, – строго сказал военный. – Он дал показание, что вы попросили его помочь организовать бегство. – Военный потряс в воздухе листом ученической тетради. – Вот его показания. Отпираться бесполезно. Так что собирайтесь. Вас будут судить.

 

*                         *                              *

 

– Дед, этот Петр, о котором ты рассказывал, твой папа?

– Да. А тебе он приходится прадедушкой.

– Его, правда, судили?

– Да. Судили и сразу же отправили на фронт, в штрафбат. Тогда были штрафные батальоны и роты. Туда зачисляли заключенных, изъявивших желание воевать, и всяких провинившихся. Штрафников всегда бросали  в самое пекло и они, как правило, все погибали.

– Но мой прадед вернулся же?

– Да. Ему просто повезло.

– А Люся, его жена, мне кем приходится? Прабабушкой?

– Да. Именно так.

– Дед, а что стало с этим…с Абрамовым?

– Не знаю. Сразу после войны уехал куда-то, то ли на Урал, то ли в Сибирь.

– Жаль…Надо было его наказать за подлянку. Я бы врезал ему…Дед, а тот мост стоит до сих пор?

– Нет. Его снесли. Он ведь деревянный был, только опоры были железобетонные.

– Эх, надо было сохранить.

– Для чего?

– Как для чего? Чтобы людей туда на экскурсию водить! Я представляю, что было бы, если бы наш класс туда повезли и показали этот мост! Было бы потрясно!

– Давай, турист, собирайся. Хватит рассуждать.  Поедем на дачу. Послезавтра бабушку из больницы выписывают. К этому времени у нас дача должна блестеть. Ты ведь собирался забор покрасить? Не передумал?

– Не-е-е-т! Ты, что? Не передумал. Обязательно покрашу.